В этот город я ехал впервые. Чернигов проехал засветло. На юге трассы такие: днем движение слабое, зато ночью только держись за баранку, шофер. Непрерывным потоком шли машины, груженные арбузами, помидорами, дынями. Весь этот груз двигался в направлении Москвы. Как правило, фуры шли с большим перегрузом. А я летел налегке. По документам у меня был груз шестнадцать тонн. Чистого веса четыреста килограммов. Небольшой ящик с прессом занимал всего метр площади кузова.

Прицеп практически пустой. Было такое золотое время, когда через всю страну везли ящик гвоздей, а получали зарплату от полной загрузки машины. Иногда действительно жировал дальнобойщик. Сэкономленный бензин выливали в канаву. Если кто и покупал топливо, то поляки. Те брали все — солярку, бензин, даже отработанное масло. Это сейчас они так поднялись, а тогда беднее поляка на трассе не было. Зато гонору хоть отбавляй. Ездили они на машинах своего производства, хуже наших МАЗов и ЗИЛов.
Мы не питались в дороге, как они, супами в пакетиках да «Килькой в томате». Когда обедали где-нибудь на стоянке, они старались не смотреть в нашу сторону, исходили слюной от зависти. 
Библейская заповедь «Не укради» действовала на дороге безотказно. Если кто ее нарушал, был бит всей стоянкой шоферов. Уродовали и его машину. И если такой водитель попадался с разбитой фурой на дороге, все знали, что это вор. 
Я тянул до первой большой стоянки, не хотел ночевать на обочине. Такая остановка была как раз посередине между Черниговым и Киевом — в Копти. Это был большой поселок, имелась там и стоянка около моста. Машин на удивление было мало, я без труда нашел себе хорошее место и остановился. Кто-то из водителей уже спал, кто-то, сидя в кружок, пил водку и травил анекдоты. Из переносного магнитофона лилась песня Высоцкого «Колея». Кассета закончилась, на какое-то время наступила тишина. Я взял свою бутылку водки, батон и шмат копченого сала, вылез из кабины и подошел к компании. Все это положил к общей закуске на газете и сел. 
— Латыш? — спросили ребята. 
— Ага, латыш. 
— Куда едем? 
— В Конотоп. 
— Тут уже недалеко, километров семьдесят пять. Так что можешь посидеть подольше, за час утром доедешь. 
Мне налили полный стакан водки и смотрели на мою реакцию. Я выпил, но не одним махом. Не люблю, кто пьет залпом. Куда торопиться? Я ее смаковал.
— Ну, мужик, молодец! Мы думали, в Латвии рюмочкой только пьют.
Через пять минут я знал уже всех, кого как зовут, откуда он, куда едет. А еще через час мы уже братались и клялись в вечной дружбе. 
На стоянку заезжали еще три КамАЗа, битком нагруженные арбузами, с номерами Псковской области. 
— Скобари, — произнесли одновременно несколько человек. — Ну, сейчас будет концерт.
Скобарей почему-то все не любили за их необузданный нрав, мордобой и мат на каждом слове. Я их видел и неоднократно наблюдал за их чудачествами. Порой доходило до смешного. Они снимали друг у друга карданный вал, каждый его прятал, а утром не мог найти, так как напивались до одури и ничего не помнили. Или машинами упирались буфер в буфер и таранили друг друга, кто кого. За годы дальнобоя я насмотрелся на их странности во всех городах. Все ждали и на этот раз какой-нибудь пакости. Но ничего не произошло, видно, они настолько были измотаны этими арбузами, что тут же легли спокойно спать. Мы тоже расходились каждый по своим кабинам.
Утром я был уже в Конотопе. Небольшой, очень грязный провинциальный город, некоторые улицы вымощены булыжником. По всей вероятности, это был в далеком прошлом соляной тракт, или по-украински — шлях.
В половине восьмого утра я стоял перед воротами завода. Смотрел, как идут рабочие на смену. Шли в основном мужчины, на ходу обсуждая свои проблемы. Женщины, как правило, приходили последними, пока дома всех соберешь да накормишь. По булыжной мостовой, наверное, на соседней улице с заводом, по камням цокала лошадь.
Я прислушался: кони — топ-топ, получалось слово «Конотоп». Так вот почему этот город так называется! 
Было уже четыре часа дня, но выгрузку на заводе никто не начинал. Я особенно и не расстраивался, да хоть до завтра. Груз домой был с этого же завода.
От безделья я с ведром ходил под персиковыми деревьями и собирал не перезревшие фрукты. Плоды, особенно стороной к солнцу, были теплые, как губы женщины, они даже по цвету напоминали дорогую женскую губную помаду. Противоположный бок напоминал незагорелую женскую щеку, с волосками. 
К концу рабочего дня машину выгрузили, загрузили старыми штампами и тоже оформили как шестнадцать тонн. Прицеп опять оказался пустым.В шестом часу выезжая из города, у самого последнего магазина я остановился купить сигарет и лимонада. Почти вплотную к сельмагу подступало огромное кукурузное поле со стеблями выше двух метров. Сплошной лес кукурузы. Если зайти в такой, запросто можно заблудиться. Положив покупки на сиденье, вдруг услышал крики о помощи. 

— Помогите, помогите! — кричала женщина. — На... ют. 
Ей, видно, закрывали рот рукой. По голосу казалось, что это где-то совсем рядом. Я из-за сиденья выхватил свой ночной тариф. Это свинцовый гибкий кабель метр длиной, со специальной петлей на руку, чтоб никто не вырвал. Не думая больше ни о чем, я ринулся на крик, в это поле. Никто уже больше не кричал, наверное, ей в рот засунули кляп. Я пробирался меж стеблей, бился головой о зрелые твердые початки. Всей этой банде, а их было пять мальчишек, скорее всего не было и четырнадцати-шестнадцати. Я подошел сзади. Те не ожидали. Двое держали девчонку за руки, двое за ноги. Один насиловал. Вот ему-то и пришелся удар. Досталось и тем двоим, что держали ноги. Обезумев от боли, они сначала упали, пытались встать, но не смогли. Те двое, что держали руки, убежали. Девочка вырвала кляп изо рта и закричала: 
— Дядечко, дядечко, убейте их, сволочей, они же меня всей сворой... 
Тот, кто был на ней, вскочил, но идти, тем более бежать, не мог, отнялись ноги. 
— Бежим скорее отсюда! — сказал я ей. 
Но сил не было и у нее. Я взял ее на руки и понес к машине.
— Предупреждаю тебя, у вас, шалав, это бывает, я тебя не знаю, ты меня тоже. 
— Что же вы такое балакаете, дядичко, спасли и сами, выходит, боитесь. 
— Не боюсь, — ответил я ей. — Парень этот никогда ходить не будет, я ему, наверное, нерв перебил. 
— Дядечко, так вы еще жалеете его? Таких не жалеют, таких убивают на месте. На Кавказе за такие дела под корень весь род выводят. Да я их не знаю. Я сюда с донецкими шоферами приехала. Ждала своих ребят, а их нет и нет. Думаю, пойду пописаю в кукурузу. Вот и пописала. Они там водку пили. 
— Тебе сейчас-то куда? 
— Да хоть до стоянки какой-нибудь, может, своих встречу. Да и не девственница я. Уже год катаюсь с шоферами, — говорила она. 
— А чего же тогда орала: помогите, помогите?
— Так страшно же, их пять человек, да еще пьяные. 
Мне было ее и жалко, и противно. Стемнело быстро. Я уже проехал километров тридцать от Конотопа, как вдруг в свете фар увидел знак «стоянка». Впереди, метрах в шести от нее, протекала речка со странным названием Сейм. 
— Знаешь, — сказал я девчонке, — во-первых, скажи, как тебя зовут, а во-вторых, держи мыло и полотенце, иди вымойся. 
— Боюсь, — сказала она. 
— Пойдем вместе, я тебе из ведра полью, — ответил я.
— Дядечко, знаете, ведь я совсем голая, кроме этого халатика. Трусики и те в кукурузе остались. 
Мне по-отцовски стало ее жаль. Была бы моя дочь, всю задницу в лоскуты выдрал. Но не бросать же ее одну. 
— Пойдем! — сказал я ей. — Не съем, если что и увижу. Ты посмотри, на кого ты похожа. 
— А вы то, дядечко, отважный, не побоялись. 
— Ладно, — ответил я, — рыцаря нашла! — Я, может, сам от страха тебя, дуреху, полетел выручать. 
Она сняла свой грязный халат и осталась голой. Бугорков было два, впереди на груди да маленькая попка — вот и все ее женские прелести. Она намылила голову и долго-долго пальцами перетирала свои волосы. Вымылась, вытерлась и сказала: 
— Дядечко, наберите еще в ведро воды, я халат постираю. 
Я принес воды. 
— Дядечко, когда прополощите его в речке, выжмите. У вас силы побольше. 
Я стал выжимать ее халат, дошел до середины пояса, когда халат от старости или моей силы лопнул и разорвался пополам. 
— Вот те раз, — сказала она, — у меня теперь вообще нет ничего. В чем завтра на дорогу пойду?
— Не переживай, — ответил я, — утро вечера мудренее, придумаем что-нибудь. В Копти купим и халат тебе, и тапки. 
Я разжег примус, сварил кофе. Она ела так, словно десантировалась с голодного острова. 
— Все, пошли спать, ко мне не лезь, — предупредил я ее. — Ты мне в дочки годишься, а может, и во внучки. Я иногда храплю, не пугайся. Переворачиваться будем по команде, поняла?
— Есть, товарищ командир!
— И зовут меня не твое «дядечко», а Михаил Николаевич, усекла?
 — А меня зовут Злата! Я же на самом деле рыжая. Завтра утром увидите. Волосы будут сухие и рыжие. 
— Спи, золотая моя. 
Засыпая, я думал, что же толкает женщин на дорогу? Желание? Страсть? Или просто хочется стать взрослой? 
Милые девушки! Не становитесь на эту пагубную дорогу, не приближайте свою старость. Не огорчайте своих матерей. Поверьте, эта дорога в никуда!
Р.S. Я купил ей халат и тапки и с хорошим шофером отправил прямо в Донецк. Думаю, больше она на дорогу не выйдет, слово дала.
6.12.2014